Правда смертного часа. 28 июля 1980 года

"Прощание...": "...Ульянов обвиняюще кричал в застывший зал:
- Сегодня всему русскому искусству нанесена незаживающая рана! Говорят, люди заменимы. А кем мы заменим его? Где возьмем другой, равный ему талант? Где возьмем другой, такой же, голос? Негде!!!"
В.Золотухин: "Что я сказал Володе? Кстати, мысль, ответственность и волнение, подбор слов - испортили мне прощальные минуты с Володей. Я больше думал о себе, как и что скажу, и что будут говорить о том, что я говорил. Вот ведь какая фигня".
А.Демидова: "Я все время стояла на сцене в правом углу, где сидели родственники и близкие Володины друзья... Любимов, как всегда, держался режиссером, деликатно руководил всем, подавал сигнал для начала музыки и так далее, хотя я видела, что давалось ему все это через силу".
М.Влади: "Потом отдают распоряжение вынести гроб. Шестеро друзей несут гроб к выходу. Меня окружают близкие..."
Л.Абрамова: "- Люся, сестра... - сказала Марина".
В.Акелькин: "Весь зал еще раз прошел мимо гроба, после чего все высыпали на улицу".
Ж.Владимирская: "В начале третьего стало ясно, что прощание, если его не остановить, будет продолжаться бесконечно. И тогда толпу обманули. Сказали, что временно приостанавливается прощание, но в четыре вынесли гроб..."
По одному из свидетельств (приводится в статье "Прощание отменено..."), кто-то из милицейских чинов вышел и сказал - когда катафалк уже ехал по Садовому кольцу: "Товарищи! Не волнуйтесь! Прощание отменено по просьбе родственников умершего".
Разумеется, это была явная ложь.
В.Золотухин: "Ответственный за крышку гроба" - таким я был в день похорон".

Анатолий Эфрос: "...И был страшный момент, когда Любимов подошел и произнес, - он хотел сказать: "Разрешите начать панихиду..." - но произнес только: "Разрешите..." И не закончил. И этот сбой "железного" Любимова был для меня сильной неожиданностью.
И вдруг все встали, и воцарилась невероятная тишина".
А.Демидова: "Выступали Любимов, Золотухин, Чухрай, Ульянов, Н.Михалков, кто-то из Министерства культуры. Потом опять Любимов. Говорили о неповторимости личности Высоцкого, о том, как интересно он жил, как он народен. Многие из тех, кто выступал, при жизни Высоцкого и не подозревали о размахе его популярности".
В.Абдулов: "И вот, вы знаете, мне стало немного не по себе... Смотрю - говорят люди... А некоторых из них Володя, ну, мягко говоря, не любил".
В.Туманов: "Выступали люди, которых я никогда дома у Володи не видел. Ульянов говорил хорошо, Любимов..."
Ж.Владимирская: "Любимов два раза говорил. Второй раз он сказал:
- Чтобы понять, кем был Высоцкий, надо было видеть, как он шел по улицам КАМАЗа, как все окна были распахнуты, и как из них через усилители ревели песни Володи. И сквозь собственный голос он шел, как... гладиатор? Победитель? Нет, пожалуй, к нему это не подходит. Он, пожалуй, сквозь все это прошел, как страдавший и сострадающий.
Михаил Ульянов говорил много. Хорошо.
Знаменитые поэты стояли с удивленными, недоумевающими лицами. Они были в шоке, и создавалось впечатление, что за такое каждый поменялся бы с Володей".

А.Демидова: "Звучала музыка: "Стабат Матер" Перголези, "Страсти по Матфею" Баха, "Ныне отпущаеши"... Но, может быть, самое неизгладимое впечатление - прозвучавший в фойе за несколько минут до начала панихиды голос Высоцкого: несколько строчек из "Гамлета", переходящие потом в музыку - звукозапись, использовавшаяся в финале спектакля".
М.Влади: "Усталость, горе, звуки шагов вызывают нечто вроде галлюцинации. У меня впечатление, что ты дышишь, что у тебя шевелятся губы и приоткрываются глаза. Петя берет меня за плечи. Я прихожу в себя. Надо держаться. Врач - один из друзей - протягивает мне стакан с каплями нашатыря. Я смотрю вокруг, впечатление, что я снимаюсь в фильме, и сцена закончится сейчас коротким режиссерским "стоп!" Толпа продолжает склоняться перед гробом в течение долгих часов..."
Юрий Медведев (актер Театра на Таганке): "Утром я даже колебался: идти мне или нет... Я думал, что будет много любопытствующих, а это очень неприятно. Решил: пойду попрощаюсь и уйду. А когда я пришел, встал у гроба...
Короче говоря, я не ушел, пока Володю не вынесли из театра. Я стоял у изголовья - надо было провожать людей, которые задерживались у гроба: "Проходите, пожалуйста... Пройдите, будьте добры..." Ведь на улице стояли и ждали десятки тысяч. И за эти часы ни одного любопытствующего лица я не увидел - ни одного..."
Ж.Владимирская: "Поражало во всем отсутствие фальши. Скорбь была правдивой и целомудренной. Мужчины плакали открыто, а женщины плакали... ну, как женщины. И все время, через паузы, звучал Володин монолог из "Гамлета" - "Что есть человек..."
Еще удивительно - было множество пожилых людей, даже старых было множество. И это было непонятно и одновременно подчеркивало величину потери.
И еще - поразительный жест, один почти у всех мужчин. Проходя мимо гроба, каждый жал Володину руку, а у меня было чувство, что от такого количества рукопожатий сам Володя обязательно устанет к концу прощания. Жест, рукопожатие - какой-то заговор, присяга на соучастие какое-то, да и не какое-то..."

А.Демидова: "Гроб стоял в середине сцены. Володя лежал постаревший (а ему было 42 года!), уставший, неузнаваемый (может быть, оттого, что волосы были непривычно зачесаны назад). Над гробом свисал занавес из "Гамлета"... Слева менялся караул из актеров нашего театра. Вся сцена была завалена цветами. Люди шли и шли. Многие плакали.
...Среди проходящих я увидела Эфроса с Крымовой, перетащила их через толпу за руки в свой угол, и так мы стояли, тесно прижавшись, всю панихиду".
М.Влади: "Я смотрю на твое лицо, я немного загримировала тебя, потому что сегодня утром на рассвете лицо показалось мне совсем белым. Я заполняю свою душу этими дорогими чертами, я запоминаю их навсегда".
"Прощание...": "Неподвижно, молча лежит он перед полным зрительным залом, - бледный, непохожий, углубленный, словно додумывая о нас обо всех что-то свое..."
Жанна Владимирская: "Сцена была затянута черным. Вся... На сцене, высоко поднятый, стоял - или висел - гроб. А над гробом еще выше - знаменитый гамлетовский занавес, и Володя лежал в черной гамлетовской водолазке. В руках у него был черный розан. Руки были на груди, перетруженные и беспомощные, - удивительно беспомощные.
В глубине сцены, там, куда он выходил и сидел перед началом "Гамлета", был его портрет - молодой-молодой, студент или десятиклассник. (Фото Саакова, сентябрь 1979 года, Тбилиси. - В.П.) А лицо спокойное. Будто он давно ждал смерти. И не удивился, не испугался, когда она явилась.
Когда начали пускать людей, заиграла музыка, то и дело кричал петух из "Гамлета".
М.Козаков: "И звучало "С миром отпущаеши раба Твоего" и Бетховен, Рахманинов, Шопен. Потом те, что не уместились в зале, а заполнили огромное помещение театра, услышали голос Гамлета - Высоцкого, его голос:
- Что есть человек..."

Ю.Любимов: "Сколько было цветов! Жара была дикая, а люди не себя от жары берегли, а цветы укрывали под зонтиками, чтобы они не завяли".
"Прощание...": "По левой пустынной стороне улицы, сплоченно и обособленно одновременно, своими кланами, они шли стремительно, как на марше, а впереди шагали их капитаны.
Это шли проститься с артистом русские театры.
Шли МХАТ и "Современник", Театр на Малой Бронной и Ермоловой, Малый, Вахтангова..."
В.Золотухин: "В свое время Валерий (Янклович) сделал 10 000 фотографий с автографом. Дал фотографию милиционеру из охраны. Из толпы баба завопила: "Кому вы даете?! Он же милиционер. Дайте мне". Милиционер заплакал: "А мы что, не люди?"
А вот как доходит это за границу... Вспоминает поэт-эмигрант Вадим Делоне (1982 год):
"Знаменитый режиссер Театра на Таганке Любимов принес пачку фотографий Высоцкого. К нему бросилась толпа. И он в отчаяньи, не зная что делать, отдал эту пачку милиционеру. И тут какая-то пожилая женщина в очереди закричала:
- Кому ж ты отдал фотографии Высоцкого?! Менту!
Милиционер бросил форменную фуражку оземь, зарыдал:
- Да что ж я - не человек, что ли!"
В.Янклович: "Это мы сделали для Володи десять тысяч фотографий... Нисанов сделал снимки, потом напечатали на какой-то фабрике... Портрет с автографом. Я еще боялся, чтобы их потом не продавали... Мы их раздавали во время похорон..."
В.Акелькин: "Через зал (верхнее фойе) проходит человек с пачкой больших фотографий и раздает всем, находящимся в зале. На фото - Высоцкий, поперек фотографии - размашистый автограф".

М.Влади: "Мы слышим с улицы возмущенные возгласы и крики, перекрывающие реквием: мне говорят, что квартал оцеплен, что милиции приказано не пускать людей, что "им" надо побыстрее закончить с похоронами..."
В.Гордеев: "Становится ясно, что нас обманывали - в театр мы не попадем. К этому времени нашу "ударную группу" разделили на четыре части... "Прошили насквозь" двумя колоннами каких-то непонятных ребят в голубой форме...
В толпе - легкое озлобление... Парень фотографирует милицейские заграждения, какого-то начальника с рацией... У него отбирают аппарат и засвечивают пленку... Девушка - к нему:
- Ну зачем вы это делаете - нас же не пропустят...
- Для истории, милая девушка, для истории...
И начал снова щелкать...
Другая девушка обращается к пожилому милиционеру:
- Может, и ваша дочь стоит в очереди, а вы не пускаете...
- А моя дочь сюда бы не пришла... У меня и не может быть такой дочери, как вы!
- А у меня не может быть такого отца, как вы!
Мимо проходят актеры московских театров, их узнают, передают букеты цветов - их-то пропускают..."
М.Сорокин: "В длиннющей ленте, растянутой на километры, многие держали портативные магнитофоны и... зонтики.
Было очень жарко в этот день. А в руках почти у каждого были цветы, и люди зонтиками укрывали их от солнца".

"Прощание...": "Медленно-медленно, по двое в ряд, толпу начали процеживать в театр...
То ли от недавнего солнца, то ли от недавнего сумрака нас качает, и все как-то воспалено: яркий свет в холле, фотографии на стенах, доска телеграмм, какие-то люди у стен..."
М.Влади: "...Сцена затянута черным бархатом, прожекторы направлены на помост, одна из твоих последних фотографий - черно-белая, где, скрестив руки на груди, ты серьезно смотришь в объектив, - висит, огромная, над сценой. Траурная музыка наполняет зал. Мы садимся. Я беру за руку твою бывшую жену, и мы обе садимся с вашими сыновьями. Прошлое не имеет сейчас никакого значения..."
Н.Тамразов: "У гроба я был рядом с Мариной, вместе с ней был ее средний сын - Пьер. Отца и мать посадили справа, если смотреть из зала... И Марина говорила о том, как она жалеет, что у них с Володей не было общих детей..."
Позже - через восемь лет - Марина написала, что она "никогда не соглашалась родить ребенка - заложника нашей жизни. Ребенку, о котором ты мечтал, могло быть от одиннадцати до года в июле восьмидесятого".
М.Козаков: "Он лежал на сцене, а над ним - он же на портрете, в рубашке с погончиками, вглядывался в зал: кто сегодня пришел увидеть его в последний раз? Пришли все".
М.Влади: "...Двери открывают - и потекла толпа. Москвичи пришли проститься со своим глашатаем. Тысячи лиц отпечатались у меня в памяти, каждый несет цветы - сцена вскоре вся усыпана ими, и сладковатый запах ударяет в голову. Люди видят нас, опускают глаза, прижимают руку к сердцу, многие плачут..."
Виталий Акелькин ("Вагант", N 7, 1991): "А в гробу лежал постаревший, теперь уже успокоившийся, наш Владимир Семенович, с длинными волосами, непривычно зачесанными назад, со сложенными на груди руками рабочего человека".

"Прощание...": "К одиннадцати часам небо начало выцветать: солнце входило в полную силу. Мимо с искаженным лицом пробежал какой-то милицейский чин, за ним - другой, третий, не заботясь о конспирации, нервно выкрикивал в микрофон: "Еще десять человек сюда! Еще десять - ко мне!" Барьеры качались. Раздался новый пронзительный крик многих, и вдруг целая людская волна прорвала внутренние железные перемычки, которыми стражи порядка стремились отжать ее от стен, и покатилась вперед".
В.Гордеев: "На милицейскую цепь напирает толпа - прошло уже три часа, а мы продвинулись только метров на сто... Несколько десятков молодых парней начинают эту толпу раскачивать... Этот "кулак" и опрокинул решетки, прорвал ограждение. Все ринулись вперед, кто-то упал... Рев толпы, крики женщин...Ужас! С ходу прорвали еще одну цепь, а дальше стояла колонна грузовиков, которая перегородила улицу".
А.Свидерский: "Я стоял рядом с милиционером. Он передавал по рации:
- Двадцать пять тысяч... Тридцать тысяч...
Передавал, по-моему, кому-то на кладбище..."
Д.Гельфонд: "Часов в одиннадцать я поехал на кладбище, чтобы понять что к чему - и держать связь с театром".
А.Баранова: "Доступ был с десяти часов. Мы вышли из театра в 10.38. Пошли вдоль очереди... Какие лица!"
С.Говорухин: "У меня на стене висит фотография. Люди из той невиданной очереди, из толпы. Какие красивые, одухотворенные лица!
Я шел вдоль очереди, всматривался в лица, вслушивался в разговоры. Пожилая женщина, стоявшая в толпе молодых людей, сказала:
- У нас в деревне все Володю поют".
А.Баранова: "Из театра мы поехали на кладбище. Никого еще не было - раскрытая могила... Мы стояли все время..."
Ю.Любимов: "Грустно об этом говорить, но ему не случайно могилу вырыли не как всем. Очень глубоко могильщики вырыли. Говорят: "Пусть сохранится".
Д.Гельфонд: "На кладбище народу было уже много... Кладбище было оцеплено. Директор кладбища был в панике, - никто ничего не знал... Приезжали снимать иностранцы - датчане или немцы. Ко мне подошел человек в штатском и сказал:
- Вы, как представитель театра, обязаны не допустить эту съемку!
Потом выяснилось, что это был секретарь Краснопресненского райкома партии. С ним был начальник районного КГБ".

В.Золотухин: "...В день похорон часам к девяти (?) приехал шеф и встретил Янкловича (который ни за какую организацию: улица, театр, транспорт, разумеется, не отвечал - он был всегда с Володей) и набросился на него:
- Меня не пустили, вы понимаете, не пропустили к театру! А с этой стороны должен подъехать Ульянов. Как же он пробьется сквозь этих долдонов?!
И Валерка, не задумываясь: "Да Ульянова-то знают. Его пропустят. Что вы волнуетесь за Ульянова?" Шеф обалдел".
"Прощание...": "...Рядом со мной появился грузовик. Он медленно полз вдоль очереди. Двое были в кузове, двое - внизу, на подхвате. Те, что наверху, вынимали из кузова металлические оградки... а те, что внизу, быстро их устанавливали. Не прошло и нескольких минут, как очередь была схвачена железным ремнем: только впереди еще оставался проем. Я ринулась туда, чтобы не оказаться "за бортом", - и вовремя, потому что за мной окончательно "захлопнулись двери".
Михаил Сорокин ("Новое русское слово", Нью-Йорк, 25.7.90): "Напротив здания театра закрыли вход и выход станции метро "Таганская" И вдруг я увидел рядом с метро небольшой служебный автобус с торчащими во все стороны антеннами. Как выяснилось потом, в этом автобусе размещался штаб похорон Высоцкого, который возглавил второй секретарь МК партии - видно, крупный специалист по искусству - Борисов. Борисов координировал действия милиции и дружинников, стянутых со всех концов Москвы, и внутренних войск, которые прибыли на огромных грузовиках и оцепили район Таганки".
Д.Гельфонд: "Красный автобус - "передвижной штаб" - стоял у входа в метро. Руководил "операцией" генерал Шаранков - заместитель начальника УВД Москвы по охране общественного порядка. Он, по-моему, и сейчас там работает..."
С.Говорухин: "...В здании метро образовался милицейский штаб, был еще другой штаб - на колесах. Распоряжался всем взволнованный и несколько испуганный происходящим генерал. "Зачем так много милиции?" - подумал я..."

Алла Баранова - инженер: "Мы переживали, что, кроме нас, у театра никого не будет... Поехали, как только открылось метро. Около театра уже стояло человек сто...
Из статьи "Прощание отменено" - "Сельская молодежь", N 1, 1988 - без подписи (в дальнейшем - "Прощание..."):
"...Я поднялась по эскалатору станции метро "Таганская". Площадь еще была пуста, но под стенами станции толпились, переговаривались, посматривая на подъезд театра, там стояла сплоченная колонна - те, кто пришел сюда с ночи, самые преданные и самозабвенные.
Всю ночь они поддерживали огонь поминальных свечей... Площадь еще была пуста... но уже подъезжали с разных сторон военные грузовики с крытым верхом, уже по всему периметру колонны выстроился милицейский патруль... и я двинулась вслед за другими искать конец очереди к Высоцкому".
А.Баранова: "В очереди переписывали от руки последнее стихотворение Высоцкого "И снизу лед..."
В.Гордеев - журналист: "Из "Таганской" уже не выпускали, мы вышли на "Курской"... Добежали до конца очереди. Милиционеры успокаивали: говорили, что все смогут пройти, что такой приказ...
Вначале в очереди было свободно, люди переходили от одной кучки к другой. Из портативных магнитофонов пел Высоцкий. Из рук в руки передавали фотографии..."
А.Штурмин: "Любимов сказал мне, что Володе, наверное, было бы неприятно, если бы в театре была милиция...
- Нельзя ли, чтобы ваши ребята поддержали порядок? Вдруг кому-то станет плохо... Или еще что...
И рано утром я привез ребят (из школы каратэ), - они все время дежурили в театре. Правда, милиции все равно было много..."